Андрей Мартьянов - Вестники времен [= Знамя над Тауэром]
— Не пожелает ли благородный сэр Понтий принять помощь из рук оруженосца сэра Мишеля де Фармера?
— Пшел вон! — огрызнулся сэр Понтий, потянувшись к мечу здоровой рукой.
«Черт возьми! — выругался про себя Гунтер. — Эти рыцари только друг перед дружкой выделываются, а с простым честным трудягой-оруженосцем у них, благородных, разговор короткий. Ну и подыхай себе, мистер Икс недоделанный!»
Сдержанно поклонившись, Гунтер вернулся к сэру Мишелю, с ног до головы политый отборными ругательствами на старофранцузском, большую часть из которых он не понимал, но на всякий случай попытался запомнить.
— Иди сам разговаривай с сэром Понтием. Только учти, он хам тот еще! — буркнул он. — Или у вас принято некуртуазно обращаться с чужими оруженосцами?
Пропустив мимо ушей эти слова, сэр Мишель задумчиво посмотрел на ломбардского рыцаря, потом снова на Гунтера.
— Послушай, а ведь у нас с ним поединок был. Выходит, он повержен.
— Ну и дальше? — угрюмо спросил Гунтер.
— Ты, победитель, должен забрать у него оружие и доспех.
У германца глаза на лоб полезли после эдакого заявления.
— Дудки! А потом он кинется в… polizei с жалобой на ограбление? Хочешь его доспех — сам и отбирай, — Гунтер сел в траву, скрестив ноги по-турецки и уперев подбородок в ладони, и мысленно повторил звучное словосочетание, которое чаще всего проскакивало в славной рыцарской ругани.
Сэр Мишель, снова не понявший слова германца («полисая» какая-то…), все же не стал переспрашивать, решительно подошел к сэру Понтию, встал над ним в победной позе и надменным тоном произнес:
— Сэр рыцарь! Ты повержен в честном поединке и должен отдать мне… э… нам свое оружие, доспех и коня.
— А ну брысь отсюда, щенок! — взревел сэр Понтий, сорвал здоровой рукой нож с пояса и хотел было метнуть в сэра Мишеля, но молодой Фармер ударил его носком сапога по запястью, выбив кинжал, и наступил подошвой сапога на руку.
— А знаешь ли ты, сэр Понтий, Ломбардский бастард, какая сила ранила тебя в плечо и разогнала точно мух твоих приспешников? Знаешь? — сэр Мишель надавил сапогом на запястье, и сэр Понтий застонал от боли. — Это молния Господа поразила тебя за то, что ты посмел столь неучтиво обращаться со святым пустынником! И если ты погрешишь против рыцарской чести, тебя ждет куда более тяжкая участь. Сдайся, не теряя достоинства доброго правоверного рыцаря!
Превознемогая боль, сэр Понтий протянул свободную руку, обхватил сэра Мишеля за щиколотку и рванул на себя. Не удержавшись, сэр Мишель свалился на бок, быстро откатился в сторону, чтобы избежать возможного удара кинжалом, однако сэр Понтий и не собирался нападать на Фармера. Вскочив на ноги, он схватил копье, тяжело подбежал к своей лошади, удравшей к лесу при звуке выстрелов, неловко запрыгнул в седло и галопом припустил в лес. Сэр Мишель бросился вслед, выкрикивая оскорбительные эпитеты по адресу стремительно удалявшегося рыцарю, и едва не наступил на отца Колумбана, тихонько лежавшего в траве.
— Отец Колумбан! — изумленно вскрикнул сэр Мишель, и несчастный старик вздрогнул, будто его ужалила змея. — Что с вами, святой отец?
Осторожно приподняв взлохмаченную седую голову, отец Колумбан посмотрел на норманна через плечо и, убедившись, что он не демон, вызванный нечистыми заклинаниями сарацинов, а всего-навсего младший Фармер, слабым голосом проговорил:
— Мальчик мой, ты не знаешь, что за дьявольские силы промчались над миром?
Сэр Мишель помог отцу Колумбану подняться, заботливо очистил его одежду от налипших травинок и цветочных лепестков и, с трудом скрывая гордость, сказал:
— И не дьявольские вовсе это силы были, святой отец, но молнии Господа. Они разогнали нечестивцев и поразили христианина, ступившего на греховный путь. А оружие, изрыгающее молнии сии, принадлежит мне. То есть моему оруженосцу.
— Может ли такое быть? — отец Колумбан недоверчиво взглянул на баронета.
— Может! — уверенно тряхнул засаленными волосьями сэр Мишель. — Пойдемте, святой отец, я познакомлю вас с Джонни — так зовут моего оруженосца. К тому же, он желает исповедаться.
— Прекрасно, дитя мое! — оживился отец Колумбан. — Я с радостью выслушаю его, отпущу грехи и, если он не откажется, расспрошу о чудесном оружии.
Опершись на руку сэра Мишеля, отец Колумбан засеменил к той самой березе, возле которой у него состоялся столь неприятный разговор со странным сэром Понтием.
Подойдя к Гунтеру, сэр Мишель представил отцу Колумбану своего оруженосца, назвав его Джонни. Тот не стал возражать, к тому же все равно надо было привыкать к новому имени. Гунтером он теперь останется только в разговорах с самим собой и в воспоминаниях.
— Вот, Джонни, отец Колумбан готов принять твою исповедь! — радостно сообщил сэр Мишель.
«Ага, теперь самое время исповедаться, — с раздражением подумал Гунтер. — Я, простите, хочу как следует поесть и отоспаться. Желательно в постели, а не под деревом.»
— Да, конечно, после заката, когда я завершу свои дела, приходите в мой дом и примите мое благословение. Кстати, а куда вы идете?
— Вообще-то я иду домой, — почесывая в затылке, сказал сэр Мишель. — Одного боюсь — папа начнет кричать и выставит нас взашей. Святой отец, может быть, вы с нами сходите? Все-таки барон вас уважает…
— Уважает, — хмыкнул отшельник. — Я тебе не рассказывал, что монсеньер Александр, после твоего ухода из дому имел со мной беседу? Нет? Хорошая была беседа, длинная.
— И о чем? — подозрительно скосился на старца Фармер-младший.
— «Ты позволил моему наследнику начитаться бестолковых книжек!» — явно передразнивая голос барона, продекламировал отец Колумбан. — «И этот балбес возомнил себя кем-то наподобие Ланцелота!»
— И вам досталось, — вздохнул рыцарь. — А книжки все равно были хорошие. Правда, теперь я уяснил, что в наши времена все по-другому.
— Зато набрался жизненного опыта, — махнул рукой святой отшельник. — Это тоже полезно. Не убили, не покалечили — и слава Богу. Ладно, я согласен. Поговорю с бароном Александром. Идемте в замок.
Мишель, обрадовавшись покладистости монаха, грохнулся на колени и полез целовать ему руку. Выглядело это не столько благочестиво, сколько шутовски.
«Рембрандт. Возвращение блудного сына, — умиленно подумал Гунтер, вставая и разминая затекшие ноги. — Только туфли упавшей не хватает.»
Он вспомнил, как поздней осенью 39-го он был с военной миссией Люфтваффе в России. Их долго и утомительно возили по разным аэродромам, демонстрировали последние достижения русских авиаконструкторов, а в конце поездки в качестве «культурного отдыха», как выразился на дурном немецком гид с насквозь продувной рожей полицейского агента, их отвезли в Петербург, который большевики переименовали годах в двадцатых в честь своего первого фюрера. И там он, отстав от спотыкающегося на каждом слове экскурсовода, долго смотрел на картину Рембрандта, виденную им до сих пор только на репродукциях. Странное было ощущение — будто картина потускнела, съежилась от тоски, одиночества, непонимания в чужой холодной стране. А может быть, просто показалось — в огромном музее со множеством уникальных произведений искусства было на редкость дурное освещение.
Отец Колумбан, который знал окрестные пущи как свои пять пальцев, предложил не выходить обратно на Алансонскую дорогу, а пройти к замку напрямик через лес.
Поначалу Гунтер думал, что пустынник будет всю дорогу готовить сэра Мишеля ко встрече с бароном Александром, читая ему наставления, но вместо этого отец Колумбан начал рассказывать разные забавные и порой неосторожные истории из жизни святых, причем, смеялся над ними громче сэра Мишеля с Гунтером, будто только что придумал их сам.
— А вы не слышали историю о святой Касильде и ее розах? — сказал он, отсмеявшись своим кудахтающим хохотком над очередной сказочкой. — Да, впрочем, это не интересно. Вот послушайте-ка лучше житие блаженного Целестина Вадхеймского, в землях норманнских просиявшего!
— Это как? — нахмурился сэр Мишель, припоминая святцы и не находя в жизнеописании одного из первых Святых Пап название Вадхейм. И отчего, интересно знать, папа Целестин Первый мог просиять в каком-то Вадхейме? Или это другой святой с таким же именем? Название-то вроде норманнское, больше принадлежащее стране Норэгр, далекой северной родине…
— Сейчас расскажу, — с готовностью отозвался отец Колумбан. Далее последовала длительная и крайне запутанная история о житии некоего бенедиктинского монаха, именем Целестин, изгнавшего злопакостных языческих богов, смущавших души людские премного, с земель Севера, и обратившего в веру истинную норвежцев-язычников. Впрочем, отец Колумбан и сам до конца эту легенду не знал, часто путался и, по мнению Гунтера, слишком уж привирал. Сэр Мишель слушал речи отшельника с благоговением.
